Мудрость Печорина для своего поколения

Как говорил Печорин: «Наше поколение находится на переплетении дорог, и нам предстоит решать проблемы прошлого, создавать новую историю и принимать ответственность за будущее». В этой подборке цитат Печорина мы попытаемся понять, каким образом он видел свое поколение и что он думал о нем. Давайте вместе проанализируем его слова и попытаемся понять, какое будущее он предсказывал для своего поколения.

Из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом не признается…

Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле — разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние!

О самолюбие! ты рычаг, которым Архимед хотел приподнять земной шар!..

Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.

Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его…

Я смеюсь над всем на свете, особенно над чувствами.

Однако мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины; напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть, вовсе об этом не стараясь. Отчего это? — оттого ли что я никогда ничем очень не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это — магнетическое влияние сильного организма? или мне просто не удавалось встретить женщину с упорным характером?

Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть.

Он скептик и материалист, как все почти медики, а вместе с этим поэт, и не на шутку, — поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов.

Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня…

Есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!

Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною. Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки, я глупо создан: ничего не забываю, ничего.

Уж мне эта Азия! Что люди, что речки — никак нельзя положиться!

Милый мой, я презираю женщин, чтобы не любить их, потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой.

Когда хвалят глаза, то это значит, что остальное никуда не годится.

И мы только в два часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать.

Он изучал все живые струны сердца человеческого, как изучают жилы трупа, но никогда не умел он воспользоваться своим знанием

Ожидание насильственной смерти, не есть ли уже настоящая болезнь?

Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною: всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки… Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!

Что началось необыкновенным образом, то должно так же и закончиться.

Я иногда себя презираю.…Не оттого ли я презираю других?

Я глупо создан: ничего не забываю, – ничего!

У меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким, бог ли так меня создал, не знаю; знаю только то, что если я причина несчастья других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение — только дело в том, что это так.

И если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так сильно заботиться.

Это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию.

Я к дружбе неспособен: из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае — труд утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня есть лакеи и деньги.

Надобно отдать справедливость женщинам: они имеют инстинкт красоты душевной.

Если вы хотите, я ее еще люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за нее отдам жизнь, — только мне с нею скучно…

Ей хочется говорить со мною, ей мешают, — ей захочется вдвое более.

В сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.

У меня есть предчувствие… знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет она меня любить или нет…

Печальное нам смешно, смешное — грустно, а вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя.

Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость.

Гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно.

Когда хвалят глаза, то это значит, что остальное никуда не годится.

Кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?… и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..

Заметьте, что без дураков было бы на свете очень скучно…

Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях.

Женщины любят только тех, которых не знают…

Я никогда сам не открываю своих тайн, а ужасно люблю, чтоб их отгадывали, потому что таким образом я всегда могу при случае от них отпереться.

Гений, прикованный к чиновничьему столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара.

Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы.

Думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе: иные не делают и этого.

Порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело.

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера — напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь!

При возможности потерять ее навеки Вера стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья!

Радости забываются, а печали никогда.

Сострадание – чувство, которому покоряются так легко все женщины, впустило свои когти в ее неопытное сердце.